"Анекдот": история Николая Болдырева

Действительно, эта история похожа на анекдот, смешной и трагичный -- такой же, впрочем, как и вся история российская, где неумолимое и безжалостное время без спросу влазит в судьбы людские и творит…хотя бы и анекдоты. Ну, скажем, мог ли я когда-нибудь помыслить о том, что буду сидеть в маленькой кухоньке обыкновенной новосибирской пятиэтажки и гонять чаи с потомственным российским дворянином, чьи предки были занесены в знаменитую "Бархатную книгу", с человеком, который в тюрьмах и лагерях провел почти 20 лет, который, наконец, был, согласно определению суда, "повстанцем", да не простым, а отягощенным "контрреволюционной троцкистской деятельностью". А ведь как вышло…Познакомились мы случайно по другому, совершенно иному поводу, но когда разговор незаметно съехал на историю, хозяин огорошил меня известием о том, что он — потомственный дворянин. Дальше — больше... Итак, Николай Николаевич Болдырев, 75 лет, но людей столь бодрых духом в подобном возрасте доводилось видеть очень немного. Я, кстати, сразу опросил: "Николай Николаевич, сейчас модно о дворянстве говорить. Союз вот создали. Вы-то что обо всем этом думаете?" Единственный знакомый мне дворянин ("экс" — согласно декрету), улыбнулся: "Анекдот! Мне это вообще смешно. Но я бы, с этим советом связался, чтобы, если это возможно, чтобы узнать больше о своих предках". Для нас, часто не знающих фамилию прадедушки, Николай Николаевич Болдырев в этом смысле самый достойный образец для подражания. Сумел создать генеалогическую схему рода, докопался до XVII века, сохранил и герб фамильный (вот он — на фотографии: вверху — стены Брестской крепости, которую строил дед, в воротах — циркуль — символ военного инженера, внизу на зеленом поле три золотых снопа — герб Пензенской губернии, где находились земли генерал-лейтенанта Болдырева. Корона с тремя султанами, шлем – символы рыцарского достоинства). Предки у Николая Николаевича были, надо сказать, не промах. Казачий офицер Орлов в 1896 году за помощь в разгроме итальянцев удостоен эфиопским императором Менеликом княжеского титула и должности губернатора провинции. Там, кстати, и остался. Прадед по отцу, донской казачий урядник возведен в офицерский чин и дворянское достоинство за битву при Бородино. Мать — из рода князей Кропотовских, впервые появившихся на Руси вместе с Лжедмитрием I. Прадед по матери, Сергей Кропотов — друг и сослуживец М.Ю. Лермонтова. Дед — один из отцов русской военной фортификации, читал лекции Александру III. И т.д., и т.п. Отец Николая Николаевича закончил Московский университет, занялся сельскохозяйственной наукой. В первую мировую войну пришлось бежать из Ковно в Омск, где и обосновались окончательно. Коля родился в 1915 году. На дворянство ему, стало быть, было отпущено два года — естественно, что он с радостью затягивал в школе имени Короленко "Детский интернационал": Мы дети вольного народа, Цветы республики труда, Нас огнекрылая свобода Усыновила навсегда... 1923 год — пионер. 1933 -- комсомолец. "Бог ты мой! Как мы жили... Все это называлось одним словом: "Даешь!" В 1931 году, чувствуя крылья за плечами, Николай поступает на рабфак Омского автодорожного института и вскоре становится студентом фотомеханического факультета. А двумя годами раньше случилось вроде бы совсем незначительное событие: можно сказать, анекдот. (Нам часто будет встречаться это слово!). Два друга — четырнадцатилетние Олег Спиридонов и его приятель Станислав Зайковский решили бежать в Америку, дабы охотиться на бизонов. "Книг ведь тогда много было: Луи Буссенар, Луи Жаколио, Фенимор Купер, Джек Лондон, Эдгар Берроуз...". Позвали третьим Колю, который, однако, сказал, что ему и дома неплохо, к тому же языка не знает... На том и порешили. Двое беглецов доехали до Новосибирска, там проели утащенное из дому золото и вернулись. Ничего особенного? Не скажите... В ночь с 4 на 5 июня 1935 года в комнату сталинского стипендиата Николая Болдырева вошли граждане в серых плащах и с ордером на обыск. Еще вчера жизнерадостный молодой человек напевал: "Легко на сердце от каши перловой"… Сегодня же он оказался в одиночке, отца тоже забрали. В чем дело? — догадаться невозможно. Наконец, следователь заводит речь о Зайковском, который "чистосердечно признался» в подготовке покушения на Ворошилова и печатании контрреволюционных листовок". А потом всплывает и вся история с побегом в Америку. Анекдот. Кому скажи -- не поверят ведь! Но поверили, и проверили. Окончательный вердикт таков: повинен в подготовке покушения на Ворошилова, хотел поднять вооруженное восстание и бежать за границу (!) Вот это да! Взять власть и бежать за границу, вот уж поистине — мы диалектику учили не по Гeгелю! Удивительное было время. Русско -- китайско -- японский разговорник, изданный Генштабом по время русско-японской воины и изъятый у Николая при аресте, явился несомненным доказательствам того, что студент Болдырев — японский шпион. А вот коллекция винтовочных патронов, собранная им и испорченный бельгийский браунинг "беглеца" Олега Спиридонова -- это и есть не что иное, как подготовка вооруженного восстания. Понимание происходящего пришло позднее. До Омска докатилась очередная волна очищения пролетарского государства от скверны, то бишь недобитых дворян и прочих гадов, мешающих установлению классовой чистоты. Как ни старался отец молчать о своем происхождении, углядели-таки те, кому положено. Не помогло и тo, что в гражданскую добровольцем пошел в Красную Армию: "дворянская сволочь" подлежала полному и окончательному уничтожению. Судьи на закрытом процессе давились от смеха, потому, наверное, и пожалели. Дали бывшим "беглецам", а ныне "контрреволюционным повстанца"» по пять лет. Отца Николая — Николая Николаевича Болдырева судили за недоносительство, но пока что освободили... Судьбы ребят сложились по-разному. Олег Спиридонов погиб в лагере на Колыме. Станислав Зайковский стал сексотом, и на одной из пересылок стукача удавили зэки. Николая Болдырева впереди ждал долгий путь. О нем он рассказал в своих воспоминаниях "Зигзаги судьбы". Когда-нибудь эта книга найдет своего издателя, а пока только пунктир человеческой судьбы… Сиблаг, девятое штрафное Ахпунское отделение. Все — либо с 58-й, либо — за «бандитизм». Новичку, еще недавно дышавшему вольным воздухом и не пришедшему в себя еще после этого «анекдота», повезло: его первыми учителями уму-разуму лагерной жизни стали два священника, стремившихся помочь попавшему в беду. Лесоповал. Шаг влево, шаг вправо — стрельба без предупреждения. Изнурительный, отупляющий труд — по пояс в снегу. Четыреста граммов хлеба в сутки. Мор. От неминуемой смерти спас случай — в феврале 1936-го неожиданно объявилась медицинская комиссия и перевела в ОПП (оздоровительно-питательный пункт). Три дня отдыхали лагерные доходяги, а там и новый суд подоспел... На этот раз влепили традиционную «десятку». В производственной колонии № 5 он получал большие зачеты и мечтал, что через четыре года выйдет на волю. Начальство во всяком случае обещало... Но повернулось все иначе. 30 апреля 1937 года Николая переводят в тюрьму. Соседи очень неожиданные: профессор кафедры хирургии Омского мединститута Бек-Домбровский, бывший министр здравоохранения в революционном правительстве Германии и бывший замнаркомздрава Семашко, арестованный за «какие-то уклоны». Здесь же сидел и бывший городской голова Омска Остапченко, известный тем, что в 1900 году приобрел на выставке в Париже разводной мост и подарил его родному городу. Беснуется радио: "Выкорчевать все прогнившие корешки троцкистско-зиновьевской банды! Смертная казнь врагам народа". За стенами тюрьмы -- митинг. Заключенные подавлены каким-то мрачным предчувствием надвигающейся беды, даже блатные и те притихли... Новые аресты, новые люди. "Я много писал тогда, верил, что все изменится. Знаете, я и выжил-то потому, что юмористически ко всему относился. Понял, что я - "щепка", из тех, которые летят, когда лес рубят. А лес в 37-м валили крупный… Вообще это у меня, наверное, от отца — его когда взяли, он сказал: что ни делается все к лучшему, наконец-то я отдохну... Так и выжил!" В августе — новая надежда: Верховный суд приговор пересмотрел, и определил наказание — снова пять лет. Радоваться пришлось недолго —припаяли "контрреволюционную агитацию и организацию повстанческой группы (!) в камере (!!) (ну чем не анекдот?). Выразилось эта агитация и организация в том, что заключенный Болдырев делился с сокамерниками продуктами, которые тогда еще получал из дома. Решение тройки было лаконичным: «десять лет с началом срока 18 марта 1939 года". Коротко и ясно. Снова Сиблаг, но теперь переименованный в Горторлаг НКВД, да к тому же с новым начальством. Определили на строительство железной дороги. Вскоре слетел «железный нарком», снова появились надежды на освобождение. Ждали перемен... Но весной 39-го прибыл этап из Белоруссии. Все «новенькие» оказались жителями города Орши и все, как один, были "польскими шпионами" и обвинялись в попытке взорвать мост через Днепр. Все стало ясно. Надежды рухнули и мучительный возник вопрос: что же делать? Как жить? Природный оптимизм не дал погибнуть и на этот раз. Весной 41-го перебросили на Север. На строительстве лежневки схватил воспаление легких, отправили в "лазарет". В промерзшей избе — на нарах вперемежку здоровые и больные, лекарств нет, но врачи, зато из кремлевской больницы, сосланные сюда по делу профессора Плетнева. Среди медсестер — будущая писательница Галина Серебрякова. Повезло — выжил. 22 июня 1941 года. Утром на работу не пустили, приказали собрать вещи и отправили в 7-ю колонну, где со всех ближайших участков уже собрали «махровый букет врагов народа». Так узнали о войне. На зоне Николай встретил представителей венгерской секции Интернационала, генерала Тодоровского, Фаню Блюмкину-Браун -- сестру знаменитого эсера Якова Блюмкина, в 1918 году убившего германского посла Мирбаха. К концу первого года войны стало совсем трудно. Питание ухудшалось с каждым днем: вместо супа и каши готовилась "затируха" из воды и муки, что-то вроде клейстера. Много умирало. На шахте дежурный охранник протыкал трупы заостренным металлическим прутом, чтобы, не дай бог, живой не проскочил. Железный закон был — выжить, не потерять присутствия духа. Обморожение ног третьей степени — снова выкарабкался. В феврале 1942-го на трассу приезжает сам начальник ГУЛАГа, строитель Беломорканала Френкель. Из жалости, может быть, а скорее из прихоти приказал выдавать по 100 граммов спирта и на закуску пироги, именуемые лагерниками "бермановскими лаптями", — премия за ударный труд! Бывших военных стали отправлять на фронт. Николай пишет в прокуратуру, Ворошилову, «всесоюзному старосте» дедушке Калинину... Ответа нет. Всю войну он строит дороги в Архангельской области. Однажды в бараки провели проводку и повесили репродукторы. "И мы услышали голос Левитана, объявлявший о полной капитуляции Германии. Радовались все, даже урки ранее утверждавшие: нам что Сталин, что Гитлер — все равно, лишь бы воровать. Теперь и они кричали "Ура, братва! Наша взяла!" Вскоре жизнь улучшилась, но появился и новый контингент: наши военные, пленные немцы, власовцы... Дальше его перебросили в Кемерово. Здесь на спецпоселении встретился с солдатами, прошедшими германский плен, неоднократно совершавшими побег и за это переброшенными в "лагерь уничтожения", который находился в Норвегии. Он обслуживал рабочей силой строительство подземного завода по производству тяжелой воды, необходимой для изготовления атомной бомбы. Союзники проводили их, как героев, а Родина встретила командой: «Вещи в кучу и строиться. Звездочки с погон и пилоток снять. Предатели и изменники!" Сначала определили всем по шесть лет спецпоселения, а потом стали вызывать по одному и давать по 25 — "за измену Родине". 18 июня 1947 года — Болдырев вышел на свободу. Уговаривали остаться в лагере, намекали, но слушать ничего не хотел, рвался домой. Когда прибыл — получил четыре дня сроку, чтобы исчезнуть с глаз долой: паспорт с 39-й статьей позволял жить только в глухих районах. Что было делать? — вернулся на Север, теперь, правда, вольным человеком. Но ненадолго: летом 1949-го вызвали на медосмотр, а оттуда был препровожден «врачами в чекистской форме» прямиком в тюрьму: «Это вновь стали брать всех, кто имел «пятьдесят восьмую». Снова всплыла Америка и добавились «злодеяния в потрясении устоев Советской власти». На этот раз он сидел в Петровской тюрьме Архангельска и окружали его одни евреи: «всех взяли за Голду Меир и сионизм» В Вологодской пересылке встретил немолодого страдающего водянкой, немногословного человека. Звали его Радомысльский. "Кого-то все время напоминал очень... Потом только я выяснил, что это был родной брат Зиновьева. Сходство просто поразительное". Ну, а конец лагерной биографии Николая Болдырева пришелся на станцию Венгерово, где он был в очередной раз обвинен... И снова в "контрреволюционной деятельности", за что получил вечное поселение. Осталось только расписаться... и стать бригадиром в колхозе: "Знакомлюсь с Венгерово и его обитателями, половина — ссыльные. Сторож в гостинице — бывший генерал Конюхов из политуправления БелВО, бухгалтер в райкомхозе — бывший председатель исполкома НКАО Мирзоян Сурен (много я от него узнал о Берии), в отделе землеустроительства работал Григорий Григорьевич Будагов, сын строителя моста через Обь". В 1953-м взяли отца, на этот раз — за «контрреволюционной анекдот». Вскоре умер Сталин, «смерть его принесла некоторое душевное облегчение, но только после ареста и расстрела Берии, мы поверили в скорое освобождение. В октябре меня вызвали в НКВД, вручили паспорт и сказали: «Свободен!». Потом — геодезическая работа, изъездил всю и так уже знакомую Сибирь от Урала до Амура, осел в Новосибирске. "На власть я никогда не обижался не имел ни злобы ничего... Просто был оптимистом, а иначе давно бы сдох. Вот такой анекдот". Да, вот такой оказался анекдот длиной в целую жизнь и в полном соответствии с российской традицией. Анекдот. Только очень несмешной...